Внешний вид: темные джинсы, заправленные в массивные берцы, белая рубашка, небрежно распахнутая, волосы заплетены в длиннющую тугую косу.
Состояние: немного сонное. настроение неплохое, одухотворенное.
Инвентарь: сигареты, зажигалка в кармане джинсов, деньги.

У Лалы, по сути, была прорва свободного времени. Она работала в офисе совсем немного, по необходимости, возникающей не очень часто, и оставшиеся часы проводила, шляясь по лагерю и производя обязательные ревизии имеющихся на его территории заведений.
Утра начинались у валькирии, по традиции, с чашки крепкого натурального кофе. И женщина, чтобы проснуться окончательно, вынуждена была посещать «Old», где готовили этот чудесный напиток, которому Хильд так и не нашла равных. Растворимую бяку привередливая Лала не употребляла.
Очнувшись в своей постели, лебединая дева долго думала над тем, нужно ли ей подниматься так рано и не будет ли зазорным вздремнуть еще часочек. Однако природная дисциплинированность и привычка вставать тогда, когда открываются глаза, победили приобретенную в человеческом мире леность, и Хильд все-таки встала, умылась, заплела длинные волосы во внушительную косу, которую при желании можно раза два обвернуть вокруг шеи, и, схватив любимые джинсы с не менее любимой рубашкой, впрыгнула в берцы. Утренний маршрут ее лежал через весь лагерь к кафе, где ее, наверное, уже ждала Мисаки.
С незрячей девочкой директрису связывали самые нежные отношения. Лала чувствовала ответственность за Исами, с определенного рода удовлетворением испытывая нечто, вроде шефской расположенности, и, разговаривая с кошкой, нередко воображала себя если не матерью, то хотя бы любящей тетей. Пожалуй, единственный выход для лишенной возможности завести собственную семью женщины, заключается в таком вот поиске названных родственников. Впрочем, у Хильд задней мысли не было и она просто следовала проснувшемуся материнскому инстинкту, опекая наивную Мисаки.
- Йо, - порвал тишину грудной голос лебединой девы, толкнувшей дверь в заведение и очутившейся в все еще сонном утреннем помещении. Увидев официантку, очевидно, замершую в ожидании раннего клиента, Лала улыбнулась.
- Как дела, Мисаки? – поинтересовалась женщина, проходя к одинокому столику и падая на удобный диван. – Принесешь мне кофе и поговорим. – с привычной всем окружающим грубой лаской попросила-приказала Хильд, устраиваясь на месте.

Лала с комфортом устроилась на своем месте, привычно закинув ногу на ногу и приземлив локти на стол. Голубые глаза, словно в поиске объекта, на который можно попялиться, заскользили по помещению, в конце концов остановившись на силуэте Мисаки.
Ее подкупало в этой девочке отсутствие какого-либо страха по отношению к ней, к полубогине, да еще и директрисе лагеря. Не было и нотки «работник-начальство», что тоже очень нравилось Хильд. Когда у тебя почти никого нет, невольно начинаешь ценить такие простые, понятные и теплые связи. Спокойствие, доброта, наивность Исами здорово компенсировали вспыльчивость и жесткость самой валькирии. Пожалуй, Чеширская Кошка была единственным существом, умеющим правильно успокаивать буйную, своенравную лебединую деву, везде видевшую повод для хорошей драки.
Мисаки поставила перед первой посетительницей чашку с арабикой, чем страшно обрадовала свою «тетушку». Тетушка, встрепенувшись, тут же потянулась к кофе, потакая своей образовавшейся зависимости от сего напитка.
- У меня… у меня все тихо, прямо как у Одина в спальне. – поморщилась женщина, смакуя сладкую терпкость. Она давно уже перестала возносить великого Одина, поскольку до валькирии дошло, наконец, что бога уже нет в живых. А может, он просто вернулся в свое измерение… как многие великие хранители Скандинавии. – Вот вспомню, какое веселье царило в Валгалле, так слезой прошибает. Куда все девалось, э-эх… напомни, девочка, у вас тут можно дымить? Да выпрямись ты уже, чай, не к чужому подсела. – хмыкнув, Лала вновь поднесла к губам чашку. Она не замечала за собой этой больше свойственной старикам командирской манеры речи.